Когорта - Страница 33

Келюс привел себя в порядок, переоделся, после чего был усажен в знакомый автомобиль и отвезен в другой конец города, где на почти такой же тихой улице находился большой трехэтажный особняк – резиденция командующего. Визит не оставил ярких воспоминаний. Все это Лунин уже где-то видел – и приемную, забитую взволнованными посетителями, и молчаливых вышколенных адъютантов, и даже кабинет – огромный, роскошный, с большим портретом Суворова над столом. На фоне Князя Италийского командующий смотрелся бледно. Перед Келюсом сидел пожилой, очень тучный мужчина, с узкими, заплывшими, не то от недосыпа, не то с перепоя, глазами. Беседа не была долгой, командующий поблагодарил «многоуважаемого господина Лунина» за выдающийся вклад в борьбу с большевизмом и поинтересовался, хорошо ли тот устроился. Получив заверения, что все обстоит самым наилучшим образом, хозяин кабинета отпустил Келюса с миром и, похоже, сразу же забыл о нем.

Уже после беседы Николай понял, на что это походило. Все – и суета приемной, и адъютанты в парадной форме, и похмельный белогвардейский генерал – слишком смахивало на читанные им шпионские романы. Правда, в роли отважного красного разведчика был теперь он сам, что одновременно и смущало, и забавляло.

…Только одна встреча запомнилась. В коридоре с Николаем вежливо раскланялся высокий, средних лет полковник с огромной бритой головой и глубоко посаженными пронзительными глазами. В руках он держал не папиросу, как все прочие, а тонкую ароматизированную сигарету. Присмотревшись, Келюс сообразил, что полковник курил «Ронхил»…

После этого визита Николая оставили в покое. Несколько дней он почти не выходил из дому, отсыпаясь и лишь иногда забегая на ближний рынок за продуктами. Соседи по-прежнему его сторонились, но Лунин и не настаивал на близком знакомстве. Он подружился с Рябком, трусоватым псом, облаявшим его в первый день. Тот оказался добродушным, отзывчивым, а главное, ни о чем не расспрашивал и не лез в душу.

Постепенно апатия проходила. Келюс начал вечерами выходить в центр, на узкую многолюдную Сумскую, где лощеные франты и офицеры-тыловики в кителях генеральского сукна выгуливали дам в пышных белых платьях и огромных смешных шляпах. Николай ни с кем не заговаривал, а на случайные вопросы отвечал коротко, отговариваясь тем, что он приезжий. Наконец, где-то на восьмой день пребывания в этом странном мире Лунин купил у мальчишки-газетчика номер «Южнорусских вестей», залпом прочитал сообщения с фронтов и понял, что начинает приходить в себя. Его снова интересовало то, что творится вокруг.

Номер газеты вызвал недоумение. Николай знал, что, вопреки всему написанному о гражданской войне, фронт в июне 20-го стоял не под Мелитополем, а под Орлом. Но «Южнорусские вести» излагали последнее интервью Верховного Правителя России Александра Колчака, данное им американским корреспондентам в его резиденции в Омске. Заодно критиковались последние распоряжения правительства Лианозова, поощрявшего в освобожденном от большевиков Петрограде спекуляцию. Даже школьники во времена Келюса знали, что летом 20-го труп адмирала давно покоился на дне Ангары, а Красный Питер так и не достался армии Юденича, и правительство Лианозова, находившееся в обозе Северо-Западной армии, никогда не управляло бывшей столицей империи.

Николай мог зайти к полковнику Колтышеву, а то и к самому красному шпиону Макарову и расспросить о событиях последних нескольких месяцев, но он привык разбираться сам. Подумав денек, Лунин захватил пропуск и отправился на Университетскую Горку, где в большом двухэтажном здании находилась библиотека Харьковского Императорского университета. Билет Николаю выписали сразу, и он стал проводить дни в большом зале с высокими окнами, где на столах стояли медные лампы с изящными стеклянными абажурами. Правда, по вечерам лампы не горели – электричество подавали редко.

Большей частью Келюс работал в полном одиночестве. В эти смутные годы харьковчанам было не до науки, а студенты университета, обычные посетители библиотеки, находились на каникулах. Лишь изредка Николай видел в зале читателей, и чаще прочих невысокого худого мужчину средних лет в старом, заношенном костюме. Как-то они познакомились. Постоянный читатель оказался Евгением Георгиевичем Кагаровым, профессором университета, в прошлом году защитившим докторскую диссертацию. Чтобы не вызывать лишних вопросов, Николай назвался студентом из Столицы, бежавшим от большевиков и работающим над книгой о гражданской войне. Профессор лишь развел руками: предмет его занятий – греческая демонология – был далек от злобы дня.

В библиотеке, несмотря на смутное время, оказались полные подшивки местных газет, и Николай несколько дней делал выписки из военных сводок, пытаясь собрать воедино скудные данные, просочившиеся через военную цензуру. Вскоре кое-что стало ясно. До октября 19-го события шли так, как и описывалось во всех учебниках. 11 октября 13-я армия красных вместе с 1-м корпусом Буденного перешла в контрнаступление. 20-го пал Орел, корпуса Шкуро и Мамонтова в беспорядке бежали на юг. В конце месяца части Буденного и Сокольникова должны были наступать на Курск и Ливны. Газеты действительно сообщили о начале красного прорыва, а вот дальше… Адалыпе следовало сообщение, что ударная группа генерала Тургула разбила Буденного у Касторной. 5 ноября был вновь взят Орел, газеты захлебывались от восторга, описывая героизм Марковской и Дроздовской дивизий, и намекали на новое чудо-оружие. В начале ноября части Юденича вошли в Питер. Гришка Зиновьев, председатель Петросовета, пытался бежать, но был схвачен и растерзан озверелой толпой. К началу зимы Колчак остановил дивизии Тухачевского на подступах к Омску.